Please, pay attention when selecting pages for copying! Paging on the website is automatic and may not correspond to the original book's paging. To check if the number of the current book page matches the site's numeration please use the "Quick view" feature.

Pages from to

Please indicate not more than allowedPages pages

Export type:

Text file Link to viewer Google Drive

Text file

E-mail:

Send Logout from Google Drive

OK

Fiction/Short Stories (single author)
OK

Ламед Шапиро ДЫМ Ламед Шапиро ДЫМ ЛЮДИ И КНИГИ Санкт-Петербург УДК 821.112.28 ББК 84(4Сое) КТК 611 Ш23 Издание осуществлено при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций РФ Перевод с идиша Ольги Аникиной Научный консультант и научный редактор Валерий Дымшиц Шапиро Л. Ш23 Дым : рассказы и стихи / Ламед Шапиро ; перевод с идиша Ольги Аникиной. – Санкт-Петербург : Фонд содействия развитию современной литературы «Люди и книги», 2024. – 224 с. Ламед Шапиро (1878–1948) – еврейский писатель, стал широко известен после эмиграции в США, считается одним из родоначальников импрессионизма в еврейской литературе. Мировую известность Шапиро принесла его проза. Основная тема рассказов Шапиро — отчаяние и одиночество человека, который становится свидетелем распада целостности мира. Героев Шапиро волнуют социальная несправедливость, разрушение семейных и дружеских связей, а также звериное начало в человеке, которое герои чувствуют и в себе. В книгу вошли наиболее известные рассказы Ламеда Шапиро и стихи из нескольких его сборников. Переводчик и составитель книги – Ольга Аникина, петербургский писатель и поэт, литературный редактор, лауреат премии им. Гоголя в основной номинации «Шинель» (2022), премии журнала «Зинзивер» (2016). Ее стихи переведены на английский, французский, испанский, корейский, болгарский языки, на иврит и фарси, проза — на китайский и итальянский языки. ISBN 978-5-6047884-6-2 ©  Ольга Аникина, перевод, 2024 ©  А. Веселов, оформление, 2024 Предисловие В «Википедии» о еврейском прозаике Ламеде Шапиро (1878–1948) сказано: «Он пережил погром, потерпел неудачу в любви, пытался покончить с собой, потом был записан в царскую армию. Этот опыт нашёл отражение в его литературном творчестве, полном тёмными фантазиями». В энциклопедии «Ежевика» читаем: «Рассказ “Дер цейлем” (“Крест”), опубликованный в газете “Дос найе лебн” (1909), сделал имя Шапиро популярным во всём еврейском мире, критики единодушно объявили его мастером прозы, продолжившим традиции его учителя И.-Л. Переца. Его рассказы были не похожи на творчество предшественников; 5 вместо сатиры у него на первом плане реалистические картины насилия». У русскоязычного читателя, ознакомившегося с материалами, лежащими в открытом доступе, может сложиться совершенно неверное впечатление о сути творчества этого неоднозначного, но очень талантливого автора. Однако, если тексты не переведены на русский, разве читатель может что-то знать о них, кроме того, что «напел» о них неизвестный редактор? Я убеждена: чтобы правильно считать посыл программных произведений Ламеда Шапиро («Поцелуй», «Еврейское царство» или «Крест»), нужно сначала прочитать рассказ «Крылья» (воспоминания о детстве и празднике Суккес) или «Миртеле», элегию, полную тихой нежности и написанную от лица очень одинокого человека. А также стихи: и лирические, и ироничные, и наполненные героическим пафосом. Особенно «Самооборону» – этот текст гораздо слабее других стихов Шапиро, зато в нём хорошо видны поиск формы и попытка применить революционные ямбы для правдивого и страшного высказывания о пережитом во время погромов. В другом стихотворении – «Пророк» – автор возвращается к теме погромов, но делает это уже как модернист, используя гетероморф н ый 6 стих, и эффект от такого текста уже гораздо сильнее. Примерять на себя личину пророка вообще очень свойственно поэтам начала ХХ века, которые наследовали традиции, идущей от Уитмена. Ещё в одном стихо т ворении («Пророк говорит», 1942) автор уже отказывается от первоначального пафоса, который сопутствовал образу «поколенческого духовидца» из более ранних стихов; в поздних стихотворениях поэт предпочитает иронию патетическим восклицаниям. Вообще использование масок свойственно поэтике Ламеда Шапиро; в стихах он говорит от имени самых разных персонажей – как мужских, так и женских, а иногда (как в стихотворении «К тринадцати годам») в лирическом герое проглядывает андрогинность. Подобный приём мы встречаем и в прозе. Протагонист из рассказа «Крест» (большая часть повествования ведётся от его имени), точно так же, как и герой, исполняющий роль рассказчика (этот герой якобы подобострастно глядит в рот своему товарищу), – не более чем личины, а восторженная фраза в финале – не более чем горькая ирония. Поэтике Шапиро свойственна и цитатность, центонность – приём, хорошо знакомый нам, живущим в век постпостмодерна. Поэтическая книга 1941 года «Из молитвы по жертвам» («Фун корбм минхе», изд-во «Алейн», 7 Нью-Йорк) вся построена на этом приёме: кроме неявных цитат, спрятанных внутри текстов, большая часть названий стихов этой книги цитирует псалмы Давида, «Песнь песней», книгу Иова. Однако у нашего автора корни этого явления, пожалуй, нужно искать не в европейских литературных течениях, а в специфике еврейского текста. Одна из характерных черт такого текста – многочисленные отсылки к священным книгам, причём эти отсылки в начале ХХ века должны были считываться любым мало-мальски говорящим на идише человеком; сам идиш включает в себя слова и обороты арамитского происхождения, отправляющие нас к конкретной традиции. С середины прошлого столетия в связи с катастрофой, постигшей народ Книги, масштаб использования такой традиции письма резко сократился, но само явление не исчезло. Если задуматься в свете вышесказанного о некоторых образах и мотивах, возникающих в прозе Ламеда Шапиро, становится очевидным, что навязчивая повторяемость конкретных способов насилия, переходящих из текста в текст, – не результат скудости извращённого воображения автора, а приём, с помощью которого автор хочет что-то донести до читателя. Частые прямые цитаты из книги Иова в текстах Шапиро помогают, 8 к примеру, объяснить следующий навязчивый мотив: в борьбе за жизнь один враг впивается зубами в плоть другого («Поцелуй», «Белая хала»). Этот мотив отсылает к книге Иова: «Съест члены тела его, съест члены его первенец смерти» (Иов. 18:13). И далее: «Зачем и вы преследуете меня, как Бог, и плотью моею не можете насытиться?» (Иов. 19:22). Мотив ослепления, связанный с образом глаз, повреждённых или вырванных в процессе схватки, также связан с книгой Иова: «Глаз, видевший его, больше не увидит его, и уже не усмотрит его место его» (Иов. 20:9). Видимая случайность отдельных образов, сопровождающая сюжетные повороты, отмеченные сакральным смыслом, при рассмотрении в контексте цитируемых отрывков обретает совершенно иное звучание. Вспомним сцену, когда шойхет Гершон, одержав внезапную и невероятно жестокую победу над своими преследователями, сидя на яру, медленно приходит в себя, и под руку ему попадает смятый цветок львиного зева: «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается» (Иов. 14:1-2). Так, глядя через призму поэтики автора и проследив попытки нащупать язык, 9 ИЦЛ-ПОДКИДЫШ Служка Борух-Эли стоит посреди большой синагоги и уже собирается идти домой. –  Ну и метель... – недовольно бормочет он, глядя в окно. – Я вообще бы отсюда ни ногой, но всё-таки дом есть дом. Он немного подумал и выдвинул ящик из столика кантора. , бумажными листМежду книгой «Шмот» 1 ками и кусочками стеариновой свечи затерялся старый, заржавленный висячий замок. Борух-Эли берёт его, залезает на лавку и гасит лампу, висящую напротив печи. В синагоге становится темно, и только в печи горит крошечный огонёк в стакане с маслом – это свет поминальной свечи. Боруху-Эли очень неохота идти домой, и он ненадолго замирает, стоя на лавке с замком   «Шмот» («Имена») – вторая книга Пятикнижия, 1 в русскоязычной Библии – «Исход». (Здесь и далее — примечания переводчика.) 15 в одной руке и с толстой самокруткой в другой. Освещённая отблеском свечи, вся его фигура выглядит странно. Наконец он решает, что ночевать здесь не годится: слишком мало места, – слезает с лавки и открывает дверь. Порыв ветра – и вместе с ним в помещение врывается Ицл-подкидыш. – Куда тебя несёт, куда? – злится БорухЭли. – Надо же, явился! –  А куда мне ещё? – отвечает Ицл, тоже разозлившись. – Снаружи, что ли, ночевать? – Шевели ногами, ну?! – ворчит БорухЭли. – Держи замок, запрёшься изнутри. Но дрова в печке жечь не смей – слышишь, ты, приблудный? Ицл моргает, но ничего не говорит в ответ и запирает за служкой дверь. Слова Боруха-Эли насчёт того, что печку топить нельзя, Ицл отлично расслышал, но, несмотря на это, он отправляется прямиком к печи, лезет под лавку, где лежат заготовленные на утро поленья, берёт несколько и раскладывает их внутри. И вот уже пламя весело трещит – сухое дерево занимается быстро, словно солома. Ицл достаёт из кармана несколько картофелин, тех, что он отважился украсть в лавке у Зельды Шолем, кладёт их в печь – чтоб испеклись. _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ 16 КРЫЛЬЯ К празднику Суккес мой отец не постро1 никакого шалаша, и всё-таки мы встретили святой праздник в сукке, да ещё и в такой красивой! Весь год это был чулан, всего лишь чулан; там вы могли обнаружить мешок картофеля, подвешенные связки лука, бочонок с квашеной свёклой и тому подобное. Нигде не прятался даже самый крохотный признак святости. Никто бы и не догадался, что это сукка. И всё же, если бы кто-то задрал голову вверх, к потолочным балкам, у него была бы возможность разглядеть, что чулан как нельзя лучше   Суккес (Суккот) – в русской традиции называется 1 Праздником кущей. Начинается осенью (15 тишрея, примерно сентябрь – октябрь). Продолжается семь дней, в течение которых в память о сорока годах, проведённых еврейским народом в пустыне, принято проводить время (есть, спать, читать священные тексты) под открытым небом, в специальной постройке с поднимающейся крышей (сукке). 23 годится для того, чтоб стать суккой: ведь потолок состоял из полок да коробок! Но кому это бросалось в глаза? Чулан в глазах окружающих был всего лишь чуланом. И только накануне праздника чулан стал суккой... Мой старший брат залез на крышу. Он что- то там повернул – и вдруг над чуланом поднялись два больших чёрных крыла. И тут же схах 1 легли на перекладины. Картошка и лук исчезли. Бочонки с квашеной свёклой мы застелили белой скатертью. Появился стол, скамейки и небольшой диван. Отец обычно соблюдал заповедь праздника Суккес по всем правилам: ел, пил и спал в сукке. Дом, который весь год возвышался над чуланом, теперь стал ниже, а чулан важно раскинул свои крылья над домом, как будто хотел показать: «Я – сукка!», и, кажется, собрался улететь в синее небо, где сияло золотое солнце. Первый день праздника прошёл хорошо. Чувствовалось, что сукка для нас теперь стала совсем как дом; в ней мы ели, спали – в общем, жили; а главное – она удостоилась в своих стенах слушать слова Торы – в том числе и про себя саму: папа и брат несколько раз перечитали вслух законы о сукке – какой она   Схах – покрытие для сукки: сосновые лапы либо 1 связки стеблей камыша или тростника. 24 ГОСТЬ Поддерживая подол потрёпанного платья, широкими шагами и с горящим лицом, Сора-Хана торопливо шла по грязной улице от своей лавки в сторону дома. Седые волосы выбились из-под платка, от слабого ветра глаза слезились, целые потоки воды и грязи поднимались из-под рваных башмаков, что давно уже просили каши, – грязь забрызгала одежду, но женщина ничего не слышала и не чувствовала; она шла дальше и дальше, с лёгкостью переставляя ноги и отворачиваясь от ветра. –  Сора-Хана! Сора-Хана! – крикнула лавочница. В руках она держала горшок с углями . – 1 Куда торопитесь? – Сын приехал! – ответила Сора-Хана со смущённой улыбкой и побежала дальше.   В холодное время года лавочницы, торгующие на 1 улице с лотка, ставили под сиденье горшок с углями. 27 –  Чтоб вы были мне здоровы, Сора-Хана! – крикнула ей вслед Броха, хозяйка мясной лавки. – Что с вами? Куда вы так спешите? –  Гость у меня... – на этот раз с гордостью ответила Сора-Хана, пробегая мимо. – Сын. –  К Соре-Хане сын приехал! Доктор! Окончил учиться, стало быть... Каждая встреченная знакомая передавала новость соседке, и слух быстро бежал по улице, даже быстрее самой Соры-Ханы. –  Сора-Хана! К вам сын приехал! – выбежала к ней какая-то девушка. –  С дорогим гостем вас! Когда он прибыл? Только с поезда? – жена Хаима, свата Соры-Ханы, попыталась её остановить. Сора-Хана только кивала головой налево-направо. Она не могла задерживаться. На её лице светилась широкая улыбка, шаги становились быстрее и чаще, а сердце в груди билось как сумасшедшее. Забежав домой, в своё съёмное жильё, она попыталась закрыть дверь, но та закрывалась плохо, и Сора-Хана, потеряв терпение, оставила её открытой. Квартирные хозяева встретили её с улыбкой. –  Где мой Мойшле? – спросила она и, не дожидаясь ответа, побежала в свою комнату. Её Мойшле стоял в дверях. Это был молодой человек лет двадцати восьми, в пенсне, уже без шляпы. У Соры-Ханы внутри всё оборвалось. 28 ДЫМ И.-Л. Перецу с благодарностью 1 После первой затяжки его лицо багровело, словно он поднимал что-то тяжёлое, а потом он долго и надсадно кашлял. Но взрослые ведь как- то курят, значит, должно же быть в этом что-то особенное? Он упрямился – и продолжал. Отец его был бедным учителем, и, так как мальчикам курить не положено, он собирал бычки. Позже, когда он учился в клойзе , он уже 1 завёл привычку повсюду носить с собой мешочек с табаком. Он никогда и никому не отказывал в понюшке табака, если у него было чем поделиться, а когда не было, и сам просить не стыдился. Его звали Менаше. Прямо из клойза реб Шоул Мараванер взял его в зятья. Реб Шоул пришёл лично. Крупный   Клойз – небольшая синагога. 1 34 мужчина с нависающими бровями какое-то время рассматривал Менаше молча. Будущий жених был высок, широк в плечах и силён. Он был в сюртуке средней длины, наполовину хасидском, наполовину купеческом. Реб Шоул заглянул в книгу, задал пару вопросов, поговорил о том о сём, искоса поглядывая в сторону смущённого молодого человека и, навострив уши, прислушиваясь к его скромным, кратким репликам. А потом, привстав с длинной скамьи, тут же прервал разговор: – Тфилин бери с собой. 1 2 Как-то раз, в момент душевной близости, жена спросила его: –  Ты хотя бы скажи, что у этого табака за вкус? Дай и мне затянуться разок, чтоб я тоже знала! Он вытащил изо рта скрученную вручную дымящуюся папиросу и поднёс её к губам жены.   Тфилин – кожаные коробочки с вложенными в них 1 четырьмя библейскими цитатами (Исх. 13, 10 и 11-16, Втор. 6, 4-9; 11, 13-21), написанными на пергаменте. Тфилин совершеннолетний мужчина должен повязывать на левую руку и голову во время утренней молитвы. 35 ПОЦЕЛУЙ У реб Шахне тряслись руки и ноги, а во рту стояла невыносимая горечь. Он сидел на стуле, слушал дикие голоса с улицы, свист и звон разбитых стёкол, и ему казалось, что всё это стучит, кричит и звенит в его собственной голове. Погром начался так внезапно, что у него даже не хватило времени запереть лавку – он сразу бросился домой. Там он никого не обнаружил. Сара и дети, по-видимому, где-то спрятались и оставили на произвол судьбы дом, деньги и то немногое серебро, что у них имелось. Он один не подумал о том, чтобы спрятаться. Он вообще ни о чём не подумал. Он только прислушивался к беспорядкам на улицах и к горечи у себя во рту. Шум погрома то приближался, то удалялся, словно огонь, занявшийся где-то по соседству и внезапно охвативший дом со всех четырёх сторон. Окно затрещало, несколько камней 47 упало в гостиную, и спустя мгновение через дверь и окно внутрь принялись лезть деревенские – по большей части молодые хлопцы с палками, с ножами, с пьяными красными рожами. Реб Шахне почувствовал, что наконец должен сделать хоть что-то. С большим трудом он поднялся со стула и прямо на глазах у погромщиков принялся заползать под диван. Банда расхохоталась. –  Вот дурак! – сказал один по-русски и схватил его за ногу. – Эй ты, вставай! Реб Шахне мгновенно пришёл в себя и заплакал, как ребёнок. –  Ребятки, – взмолился он, – я вам покажу, только вам одним, где лежат деньги, серебро и всё остальное, только не убивайте меня! Зачем вам меня убивать? У меня жена, дети... Ничего не помогло. Все вместе они принялись его бить; били по зубам, по рёбрам, по животу, с большой жестокостью. Он плакал и умолял, но они били. Он вдруг узнал одного из погромщиков и воззвал к нему, умоляя о милосердии: ты же знаешь меня... Твой отец работал в моём доме! Так скажи: я ему разве не платил? Он хорошо служил мне... Василенко... Василенко... Спасите!.. Мощный удар под дых прервал его мольбы. Двое погромщиков уселись на него и приня48 КРЕСТ 1 Выглядел он так. Фигура гиганта; широкоплечий, но не полный, скорее даже тощий; тёмная, обожжённая солнцем кожа; острые скулы и чёрные глаза. Волосы почти полностью седые, слегка курчавые и, словно у молодого, густые и длинные. На губах – детская улыбка, а вокруг глаз – морщины, как у старика. И ещё: на широком лбу – коричневый крест, он бросается в глаза. Неровно зарубцевавшаяся рана, два надреза ножом, один поверх другого. познакомились на крыше вагона поезда, который мчался через один из восточных американских штатов. И так как оба путешествовали по всей стране, мы решили держаться вместе, пока не надоедим друг другу. Мне было известно, что он, так же как и я, русский еврей, а больше я у него ничего и не 53 спрашивал. Для жизни, которую ведут люди вроде нас, в таких подробностях нет никакой надобности. Тем летом мы объездили почти все Соединённые Штаты. Обычно днём мы шли пешком, продирались сквозь леса, купались в реках, которые попадались нам на пути. Еду мы добывали на фермах; ну, то есть иногда нам её давали бесплатно, но чаще мы просто подворовывали кур, гусей, уток, а потом жарили их на костре где-нибудь в лесу или в прерии. Бывали дни, когда ничего не оставалось, кроме как довольствоваться лесными ягодами. Засыпали там, где заставала нас ночь, – в чистом поле или под каким-нибудь деревом в лесу. Под покровом ночи мы иногда, что называется, «ловили поезд»: залезали на крышу вагона и проезжали небольшое расстояние. Поезд летит стрелой. Резкий ветер бьёт нам в лицо, мимо нас облаками проносится нашпигованный горячими искрами дым, вырывающийся из паровозной трубы. Вокруг нас летит и кружится прерия – и глубоко дышит, и тихо шепчет, и порывисто вскрикивает разными голосами на разных языках. Сверху над нами сияют далёкие миры, а в головы к нам приходят, приплывают мысли – какие-то странные мысли, 54 БЕЛАЯ ХАЛА 1 Однажды сосед тяжёлым камнем перебил бродячей собаке лапу, и когда Вася увидел торчащий острый обломок кости, он заплакал. Заплакал он так: у него лилось из глаз, изо рта, из носа; он обхватил руками сидящую на короткой шее голову с льняными волосами; лицо сморщилось и скривилось, но ни единого звука не было слышно – он был уже взрослый, ему исполнилось семь. Потом он уже не плакал. Дома у него все пили, дрались с соседями, били друг друга, женщин, лошадь, корову и часто до исступления бились сами – головой об стену. Полоска земли, которой они владели, была слишком мала для большой семьи, а работали они тяжело и неумело, да и жили все вместе в одной хате – мужчины, женщины и дети спали на полу, все вперемешку. Их деревня была крохотной и бедной, находилась в отдалении 81 от местечка, а местечко, куда обычно наведывались в ярмарочные дни, казалось Васе большим и богатым. Местечко было «еврейским» – там жили особые люди, которые носили странную одежду, сидели в лавках, ели белую халу и продали Христа. Последний пункт был не вполне ясен: кто такой этот Христос, и за что они его продали, и сколько за него выручили – всё было туманно. Белую же халу, напротив, он несколько раз видел собственными глазами; более того – однажды он украл кусочек и съел, а потом какое- то время стоял и прислушивался к себе с выражением ожидания и сомнения на лице. Он ничего не понял, но уважение к белой хале в нём осталось. Ему не хватило полвершка росту, но его всё равно призвали – потому что плечи у него были широкие и крутые, а шея толстая и короткая, очень подходящая к его фамилии – Бык. Здесь тоже били: бил старший, фельдфебель, офицеры, били друг друга солдаты – в общем, все. Обучиться «службе» было невозможно: он ничего не понимал и не запоминал. Хорошо говорить он тоже не умел, хотя иногда его так и распирало сказать что-нибудь – да ничего не получалось, только сам собой морщился лоб и лицо перекашивало от напряжения. Зато здесь ему давали кашу и борщ – и этого хватало. 82 ЕВРЕЙСКОЕ ЦАРСТВО 1 Широкая дубовая дверь синагоги, ведущая на женскую галерею, обычно заперта. В ней на высоте глаз было вырезано небольшое отверстие, чуть шире человеческого лица, сверху закруглённое, ровное снизу. Его прикрывала деревяшка, выпиленная из широкой дубовой доски, она висела на двух петлях – это была дверца. Сейчас она открыта. В отверстии показалась головка молодой женщины, обвязанная белым шёлковым платочком. Лицо, по форме напоминающее сливу – чуть удлинённое и полноватое, немного бледное из-за поста, но бледность его была прозрачной и свежей. Два больших голубых глаза с любопытством разглядывают мужчин, входящих в синагогу. Из-под платка выбилось несколько локонов, пышных, светлых, как лёгкий турецкий табак. Против всяких правил. Рядом с орн-койдешем – и рядом со своим 1 отцом – стоит Менахем, локти он поставил на   Орн-койдеш – ковчег для свитков Торы в синагоге. 1 100 штендер , а голову опустил на руки. Совсем 1 ещё новенький талес с расшитой серебром 2 аторой он надвинул на лоб. Но он всё видит. Он видит. Воздух в синагоге исполнен святости и благочестия. Восковые свечи пахнут сильно, остро и пряно; но от светлого локона тянется тонкая, тоненькая ниточка греховности – она тянется и тянется через всю синагогу и, словно паутина, обвивается вокруг сердца Менахема, вносит сумбур в его мысли. Он закрывает глаза, открывает рот и дышит – глубоко и медленно. 2 К кидеш-левоне небо было ясным и хо3 и люди, пожелав друг другу хорошей   Штендер – синагогальная мебель, напоминающая 1 конторку.   Новый талес указывает на то, что Менахем недав2 женился.   Кидеш-левоне – «освящение луны» – специальная мо3 на серп молодой луны в начале лунного месяца (наиболее благоприятен исход субботы), под открытым небом, когда серп хорошо виден. Время для благословения наступает не раньше, чем через три дня после новолуния. В месяце тишрее принято благословлять луну на исходе Йом-Кипура, сразу после выхода из синагоги – после того, как окончен пост, но до первого вкушения пищи. 101 МИРТЕЛЕ (из письма) ...И представь себе, что ты уже знаешь – знаешь! И что? На тысячу твоих каверзных вопросов я могу дать тебе тысячу замысловатых ответов – на каждый из них. В каждом будут частички правды, и ты запутаешься в их рокоте и шуме истин и, увы, бессмыслиц! Если хочешь на самом деле знать – только один ответ имеет право на существование, один-единственный. Я говорю: только один – и верю в это, почти как в Бога. Но что это? Что за ответ? В чём его форма и содержание? Понятия не имею. Пойдём дальше. Видишь сам: единственный ответ невозможен, пока вопросов больше одного. И следующий шаг: становится ясно, что один правильно поставленный сложный вопрос несёт в себе и ответ. А значит, оставим это. Но поскольку ответ существует, я постараюсь его дать. Но, скорее всего, никакой пользы от моего ответа тебе не будет, дорогой друг. 170 Вот, например, такая история. Мой мир сейчас – мой письменный стол. Тёмно-зелёное, аккуратное сукно, алюминиевый стаканчик для папирос, гранитный письменный прибор, тетрадка с чистыми листами, лампа, которая светит матово-белым светом, и миртовое деревце в горшочке. Мой мир совсем невелик, скажешь ты? Спорить с тобой я не буду. Пройдёмся ещё раз по всему списку предметов, вплоть до лампы, включая её саму. Моё отношение ко всем этим предметам незамысловатое: я их собственник, их владелец. Они услаждают мой взор, но я совсем о них не думаю. Даже о лампе: она отбрасывает на бумагу, прямо скажем, весьма тонкий праздничный свет – но в нём нет ничего необычного. И только миртовое дерево – совсем другое дело; даже зову я его не «мирт», я дал ему женское имя – Миртеле. Я познакомился с ней... Нет, не так. Мы познакомились с ней прошлым летом. Внешне это деревце ничем тебя не удивит. Тонкий ствол, сухая кора цвета серой глины, сеть веточек с мелкими овальными листочками. Заройся лицом в переплетение этих ветвей и листочков – никакого запаха. Разотри листок, чтоб раскрошился в прах, между пальцами, а потом подними их, чтобы 171 УСТАЛОСТЬ Лягте тихонько на диван, можете прикрыть глаза, спокойно дышите и слушайте. Поезд мчался по какой-то странной местности, которая была для меня новой, но близкой моему сердцу. Это было что-то вроде возвышенности, кое-где изломанной, пересечённой неглубокими долинами и невысокими холмами, но чувствовалось, что всё это вместе – долина, холмы и прочее – находилось где-то в вышине, а весь остальной, реальный мир простирался далеко внизу. Здесь росли поодиночке деревья, иногда они образовывали группы, разбросанные по полю, – и больше ничего. Несколько раз поезд, трясясь, мощно и низко нырял в мостовые тоннели, словно в бочку; маленькие и средних размеров речушки перерезали местность, некоторые слегка подмёрзли, другие были свободны ото льда. 178 Не слишком много снега, не очень холодно – мягкая, лёгкая зима. И вот ещё: освещение!.. Стоял день: но не такой кричащий и шумный, которые нам всем знакомы и которые делают нас такими безумными, что мы уже как будто и не мы; день, о котором я вам здесь рассказываю, был мягче, нежнее тишайшей полуоблачной лунной ночи. Небо было полностью затянуто облаками, и потому всё его пространство сделалось белым, лучше сказать – белёсым, и не только солнце не посылало свои лучи сквозь эту преграду. Даже сама мысль о солнце у меня пропала – ведь они, облака, сами по себе давали ровный, матовый свет, который тихо лился со всех сторон и создавал во мне ощущение спокойного, умиротворяющего мерцания широкой алюминиевой пластины. Такая местность – и над ней такой свет! Стоя на площадке вагона, я вспомнил ландшафт из своих сновидений, и моё сердце наполнилось тихой радостью, смешанной со страхом, что всё это, возможно, тоже сон. И хотя поезд был на полном ходу, я спустился с последней ступеньки вагона, взялся рукой за латунный поручень, какое-то мгновение потоптался и наконец слегка подпрыгнул – чуть вверх, чуть назад. И вот... Как я и думал, это было легче лёгкого. Я остался стоять на ногах, совсем близко 179 В ЛЕСУ Я по лесу бреду. Тенист его приют, Молчанье глубоко и тишина огромна, Здесь духи шепчутся в тени ветвей укромной И лишь меня завидят – прочь бегут. Я по лесу бреду. Цветы и травы, дуб, сосна Пасхальную молитву о росе возносят немо, И кажется, конца моей дороге нету, И вечность лес затягивает паутиной сна. Лишь появился луч – и сразу же исчез. Кусочек синевы сияет из просвета. И, встрепенувшись среди веток, где-то пугливо пискнула пичуга. Мир тебе, мой лес! 15 июля 1904 г. Юзефов. Поляницы 191 ДОМ-БОЛЬ Ближе, ближе... Внезапно исчез Шелестящий ковёр, что ложился под ноги. Замолчали и духи, и древние боги И уснувший покинули лес. Ближе, ближе... В долине темно. Прямо к небу из тьмы дым восходит струною, Чуть мерцает река... Дремлет мельница стоя. Всё как прежде – как было когда-то давно. Здравствуй, милая сердцу река. Здравствуй, мельница, молча глядящая в воду. И душа всё сильнее болит отчего-то В час, когда на родные смотрю берега. Будьте ж вы благодати полны, Те места, где глаза я открыл и очнулся. К вам без стрел и меча я сегодня вернулся С бесконечной великой войны. Здравствуй, детство! О, как я хотел бы опять Скрыться в лоне твоём, безмятежном и тёмном. Я б хотел победить или быть побеждённым. Я б хотел хоть разок по-другому сыграть. Варшава, 1 января 1904 г. 192 МУЗЫКАЛЬНЫЙ МОМЕНТ В полночный час, в полночный час уснул недобрый тёмный дух, чьё имя – день. Затих, погас. Лишь сердце бдит в полночный час. Качнулась тьма внутри зрачка, ни чёткой формы, ни пятна, нет проблеска ни одного, ни даже лёгкого штриха. Бездонен глаз, внутри него темно пока. Стихает дальний стук. Покой окутал слух, и тишина подобна тишине морской. Она, как море, говорит: то проклинает, то поёт – наперебой. Рождается в полночный час всё, что потом в припадке дня свою встречает смерть. И сердце вновь, который раз рождая жизнь, готово бдеть в полночный час. Чикаго, 1908 193 В ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ 1 В тринадцать мальчик становится мужчиной, а девочка – женщиной. От этого мне худо. Внутри меня разлом, но я молчу, признаться не могу. Признаюсь – и меня прогонят вон. И поделом! Что за фантазии! Мне кажется, лечу я легче тени над землёй, до крыши, взмахну руками – поднимаюсь выше – и снова падаю на землю, на колени. На колени? Мне кажется – я словно на чужбине. Мне кажется – я посреди толпы, и все вокруг смеются и болтают, и делают дела, и шутки отпускают, а на меня и не глядит никто. Стою в рубашке голубой, а на рубашке пятна – как мне быть? Подолом грязным ноги бы прикрыть.  Согласно еврейской традиции, в 13 лет мальчик 1 (девочка – в 12) уже способен отвечать за свои поступки и соблюдать заповеди; «бар мицва» – «сын заповеди». 194 Мама – Пасёт меня последние деньки. Пасёт меня последние недели, и пристально, и мягко, а то бывает вдруг – мелькнёт её улыбка, натянутая, будто лук. Но худо мне, но худо мне – и жаркий стыд признаться не велит. Но вытерпеть нет силы то, что так долго мучает меня и всё болит, и говорю я: «Мама, худо мне!» От мамы подзатыльник – почти как поцелуй, и говорит она на идише домашнем: «Не бойся, деточка. С сегодняшнего дня Так будет каждый месяц». А потом промолвит набожно на языке святом: «Шехейону» . 1 Нью-Йорк, 1941   «Сохранивший нас в живых, давший нам дожить» – 1 благословение по поводу радостного события, произносимое, в частности, при наступлении праздника, первом вкушении какого-либо вида плодов нового урожая, надевании в первый раз новой одежды (цит. по: Тищенко Д., Идиш-русский словарь, К.: АРТ ЕКОНОМІ, 2013. С. 854). 195 СЕСТРА МОЯ НЕВЕСТА 1 Недавно мне сказал жених: «Ты знаешь? Я ведь так застенчив. Вчера голубка взмыла с соседской голубятни, меня крылом едва ли не задела – едва, – а сердце так заныло... Ах, я не то имел в виду тебе сказать! И почему твоя рука бела и так мягка, и пальчики – как у ребенка, Моя же за грехи мои так тяжела, шершава, словно сукно солдатской шинели... Ну я хитер – и потому не гляжусь я в зеркала. Слышишь ли? Мелькнули два крыла через двор по дуге – и тут же исчезли.  «Пленила ты меня, сестра моя, невеста». Песнь 1 песней, 4:9. 196 Как будто лепесток чудесного цветка, мочка уха нежно-розовым горит, спряталась под сенью завитка. В груди шальное сердце бьёт набат. Невеста, ах! Теперь ты знаешь: я застенчив». И молча он стоит, Глаза распахнуты, и губы у него дрожат. Нью-Йорк, 1941 НА МОЁМ ЛОЖЕ НОЧЬЮ 1 Ночью петух поёт – погода изменится скоро. Мечусь с боку на бок, как будто в огне, на правый, на левый – и что же со мною? И время стекает с часов на стене по капле тягучей смолою, и ночью петух поёт. А он? Он спит? Не спит, лежит он и ждёт? К нам в партер оттуда, из ложи, та женщина бросила взор. И теперь он считает, быть может, что взгляд – это клятва, почти уговор. Ну какой же дурак! Уж мне ли не знать моих-то сестёр! Их тело – эфир, оно устроено тонко, в них прелестей полный набор. И глаза их горят от возгонки горячечной ночи, безумного дня – пища богов, прочим смертным – укор.   «На ложе моем ночью искала я того, которого лю1 душа моя, искала его и не нашла его». Песнь песней, 3:1. 198 А я? Мне зеркало днём всё рассказало, вот и ответы на мой вопрос: худое лицо, тусклая кожа, взгляд потерянный и тревожный, кончик носа, красный от слёз, – я глянула в зеркало и убежала. Тянется ночь – невыносимо. Муж мой тихо лежит, недвижимо, узкая на одеяле рука белее самого белого льна, а меж кроватей в бездне зазора стоит тишины стальная стена. Ночью петух поёт – в крике всё больше и больше надрыва, напора. Погода изменится скоро. Нью-Йорк, 1941 И ВЕСТЬ РУКИ БОЖИЕЙ 1 Комочек плоти у груди, глаза и пальцы, рот и нос. Дитя желанья и любви, скажи, откуда ты взялось? Принёс ли аист? Ветер ли тебя над полем, над холмом к нам из неведомой земли занёс случайно в дом? И тела цвет – откуда он? – и розовый, и млечный. Ты как раскрывшийся бутон на древе жизни вечном. И дух в тебе затеплил Бог сияющим глаголом, и душу он твою иссёк из Горнего престола. Тяни же из моей груди горячий сок – в нём мощь земная. Неси его всё дальше, дальше. Твоя судьба – его нести. Куда? К кому? Я этого не знаю. Нью-Йорк, 1941   Иов. 19:26. 1 200 КАДИШ Так говорил хазан над открытой могилой: Было – и не было... Как дуновение... Словно тень... 1 Было – как будто и не было. Неужели тебя никогда не было? Как сейчас в памяти всплыло: Я угостил тебя сметаной в маленькой миске, ты испачкал усы и выглядел так комично, что я засмеялся – смешно до сих пор. Ты на это послал меня к чёрту. Я ответил: да ладно, чего ты? Вот и весь разговор – со смеха начался и смехом окончился спор. Я потом позабыл и боль, и печали,   «Человек подобен дуновению; дни его как уклоня1 тень» (Псалом 143:4). А также: «Как сон, оно улетит и не будет найдено, и будет упущено, как ночное видение» (Иов. 20:8). 201 когда меня пронзил твой взгляд – острее стали. Меж нами стена смертельной тоски, стена молчанья встаёт. Что ж последний взмах знакомой руки мне сердце на части рвёт? Как это, тебя – и не было? Ты вечно со мною – а это значит, союз не окончится наш, покуда кровь барабанит в жилах свой удивительный марш. Нью-Йорк, 1941 ШЛОЙШИМ 1 Я первым пришёл к тебе в гости. Сегодня шлойшим – у нас тридцать дней прошло. Галстук я надел зелёный – ты сказал, он мне идёт. И венок, из веток сплетённый, – от пальмы, той, что у двери растёт. В петлице лилия красная. Узнаёшь меня?.. Узкий холмик, перегной. Четыре локтя – от всех щедрот. На табличке предо мной – дата, имя, день и год. Как же так? Это всё, что осталось? Лилия упала наземь – крик мой, пламенный, живой. Что с тобой, мой мальчик милый, происходит под землёй? О человек, рождённый женщиной!   Шлойшим – период траура по умершему с седьмого 1 дня после смерти по тридцатый день, когда траур не настолько строг, как в первую неделю. Мужчинам запрещено стричься и бриться; на тридцатый день после смерти принято посещать могилу покойного. 203 ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА 1 Однажды вечером я видел закат: солнце уселось на самой верхушке горы, опустило задумчивый взгляд. Городок у подножья горы криком последним кричал, монотонно, гортанно, как водопад. Где-то кузнец размахивал в такт молотом, из-под него, словно железные птицы, взлетали звуки, один за другим, плыли над землёю, туда, где в последней надежде закат ухватился за гору и молит: «Минуту ещё! Хотя бы минуту!» И наконец лава, кипящая кровь, безмолвно стекает оттуда вниз, в царство сна. Я видел: это случилось однажды вечером. Нью-Йорк, 1941   В оригинале стихотворение называется «Майрев» 1 («Вечерняя молитва»). 204 ДНЕВНАЯ МОЛИТВА 1 В долине солнце – как река, навстречу дню, его теченью. Внизу – дороги скрыты тенью, длинна спектральная рука. У запада печальны очи. Печаль приходит раньше ночи, спускается ко мне из дальних сфер напевом зыбким. Спрячь слёзы. Погаси улыбки. Как скор итог, как быстр ответ. Мой счёт – окончен или нет? Склони же голову скорей. Идёт долина ввысь – в последний путь. А в чём был смысл пути, и цель, и суть – увы, всё это неизвестно ей. Нью-Йорк, 1941   В оригинале стихотворение называется «Минха» 1 («Дневная молитва»). 205 МОЛИТВА Господь, я много не прошу. Все страсти в прошлом, ты же видишь. Оставь мне то, чем я дышу: мой идиш. Молю: Пусть будет речь моя стрелой, что вылетит из лука. Пусть будет речь – как меч стальной, клинок, в бою порука. Пусть будет речь моя будто всхлип, что с детских губ слетает. Пусть будет словно последний хрип, что в мёртвом теле тает. Пусть будет словно напев скитальца, того, что бредёт пустыней. Как песня, что сам себе поёшь в грехе и перед святыней. Нью-Йорк, 1942 206 ПРОРОК В жертву меня Господь наш, Творец наш, принёс за всех, принёс меня в жертву. Кровь в моих венах сделал отравой, погасил мою радость, надежду разрушил, адское пламя зажёг в голове, оголил мои нервы; заострил мои чувства и буйное сердце наполнил яростью жгучей, слезами тихими; рот мой разрезал и серой набил, серой, смолою, углём раскалённым. Голым и босым, в бурю, в грозу Бог меня выгнал и повелел: –  На стыд и позор! И вы все – стыдитесь: согбенные спины, погасшие очи и бледные губы. Самое время предаться стыду. Стыд и позор разбитым сердцам, растрёпанным нервам, 207 размякшим, раскисшим, стыд и позор пересохшему рту, крикам, что бьются в уши глухие, хриплому кашлю, бульканью в хилой груди. Время отрезать языки омертвелые. Стыдно поглаживать брюхо дебелое и малокровную хилую шею. Плюйтесь же ядом, кусайтесь больнее – вы, нерадивые, толстые, слабые, силу должны обрести. В жертву меня Господь милосердный безжалостно выбрал. Меня одного за весь мир. Варшава, 11 марта 1905 г. САМООБОРОНА Написано в память о погроме в Житомире, который произошёл на Пейсах 1905 года, под впечатлением от рассказа А. Ш. Зэцера, принимавшего участие в еврейской самообороне. Чернеет ночь. Небес пучина. Ни там, ни тут никто не спит. И глаз не дремлет ни единый, и тьма кругом, и страх, и стыд. Чернеет ночь. Из всех пределов Смерть пялит тысячи очей. Над нами гибель меч воздела, и не спастись нам от мечей. Дозорный, будь же начеку! Ты слышишь? Хохот непрестанный на том, на дальнем берегу, во чреве вражеского стана. Твой взгляд безумен, друг. И пот с бледнеющего лба стекает. И вот тебя то холод бьёт, то в жар из холода бросает. 209 Я больше не могу! Нет силы: мне двадцать – стал я стариком и чую смертный дух могилы всей кожей, каждым волоском. Нет силы. Давит сердце страх, как будто в клещи взял его. В чьих умираю я тисках? Зачем, за что и для кого? Когда огонь кипит под кожей и голова всё тяжелей – да разве что-то есть дороже нам жизни маленькой своей? Нет! Под землёй скорее спрячусь, спасая собственный живот. Спасусь я, так или иначе, а близких – близких гибель ждёт! Я слышу стоны. Дрожь по телу. Мелькнула ночь – короткий миг. Тяжёл и страшен до предела агонии смертельный крик. Но, как из туч удары грома способны молнию родить, как сталь рождается из домны, так нужно дух воспламенить. 210 СТИХИ ИЗ КНИГИ «КСОЙВИМ» («СОЧИНЕНИЯ») 1 ПРОРОК ГОВОРИТ Я требую от вас мои страдания понять и оплатить моё купе в первом классе. За то, что я, шлифуя каждый слог, успел сказать и написать, за то, что вправе я на вас кричать, за вид суровый мой – у вас кишка тонка всей толпою меня освистать!   Книга издана посмертно в Лос-Анджелесе 1 в 1949 году. 213 ПОТОП Пава летела далёко, за море, вернулась – на клюве кровавые пятна. Великое горе, великое горе там, в тридесятом, там, в тридевятом. Тени Амана, Хмельницкого, Гонты возродились вместе с проклятым своим уставом, за морем разверзлись небесные хляби и хлынули наземь потопом, потопом кровавым. Где ж ты, голубка с зелёным листиком в клюве, что ж ты не прилетала? Ведь, может, уже слишком поздно – опоздала ты, опоздала... Печально воркует голубка, сидит под окном на голом суку. А я говорить не могу и молчать не могу. 214 НЬЮ-ЙОРК ИЗ МОЕГО ОКНА Начало дня, начало года. Над крышами крыши. Тонко сплетены башни, мосты, небоскрёбы с высотками – выше и выше. Мягкие волны белой ваты плывут по небу, по синим водам. Перо из крылышка белой голубки Вьётся, вьётся над водоворотом людей – крыш – домов – улиц. 215 *** Живу я среди вас – и всё-таки на сотни миль вдали от вас. И вас я вижу сквозь туман, в котором спят закаты и рассветы, А то мне вас не вынести – мне не под силу это. Живу я среди вас, но я смотрю на вас сквозь винные пары и дым от сигареты. 216 УТРОМ В СУББОТУ утром в субботу солнце вышло с пылающим лицом, словно праведница из миквы. Господь с удовольствием обдумал своё творение, составил запись о помолвке, и мир стал его невестой. вечером в субботу солнце зашло с налитым кровью носом пьяницы, что еле выполз из шинка. Господь в печали поглядел на своё творение, заплакал горько и принялся рвать на себе волосы. 217 Содержание Предисловие переводчика..........................................5 РАССКАЗЫ Ицл-подкидыш................................................15 Крылья.............................................................23 Гость.................................................................27 Дым...................................................................34 Поцелуй...........................................................47 Крест................................................................53 Белая хала........................................................81 Еврейское царство.......................................100 Миртеле (из письма)...................................170 Усталость.......................................................178 СТИХИ В лесу..............................................................191 Дом-боль........................................................192 Музыкальный момент.................................193 В тринадцать лет..........................................194 218